Звездные однокурсники: как учились Аверин и Порошина, Джигурда и Гордон

Выпуск 1997 года, ВТУ им. Б.В. Щукина

— У нас очень сильный был курс, – говорит Максим Аверин. — Девушки наши все красавицы. И даже сейчас, спустя двадцать лет, они остаются такими же прекрасными, востребованными в профессии. При этом все стали матерями, и даже не по одному заходу.

Первой мамочкой уже в училище стала Машенька Порошина. И весь срок ее беременности проходил со мной. Роды не приветствуются в теат­ральном вузе, студентка сразу выпадает из учебного процесса. Но Маша поклялась, что не пропустит ни одного дня, даже будет репетировать отрывки. И она не придумала ничего лучше, как предложить мне вместе играть для самостоятельного показа отрывок из пьесы Теннесси Уильямса «Кошка на раскаленной крыше». Уже будучи глубоко беременной, Машенька перекатывалась по сцене, и я должен был выяснять с ней отношения и даже рукоприкладствовать. Я до смерти боюсь играть с беременными. Это огромная ответственность. В итоге я переиграл со всеми беременными на курсе.

Еще я страшно любил розыгрыши. Звонил своим однокурсницам, представляясь режиссером, рассказывал о предстоящих съемках, восхищался талантом юных дарований. Мне всегда нравилось показывать людей. Я показывал всех педагогов. Талант мой раскрылся именно в этом разделе школы – наблюдения. И вот я подговорил весь курс, все затаились в ожидании развязки закрученной мной интриги. Я выбрал две жертвы, Наташеньку Антонову и Олечку Погодину. Назначил обеим встречу в фойе, удобном для дислокации коварного плана месте. Весь день девушки страшно волновались, готовились к встрече с «маститым режиссером», причем не знали, что назначил я встречи обеим. Ах, как трогательно было наблюдать за их волнением. Прихорашиваясь перед зеркалом, они с настороженностью интересовались друг у друга, что за особый случай и кого ждут они в назначенный час. Каково же было их разочарование, когда я разоблачил себя и разрушил мечту о встрече с режиссером и большом кинематографе. Розыгрыш так хорошо был продуман и спланирован, что я и сам очень увлекся, даже было жаль, что он закончился.

Это было удивительное время. Время замеса и становления. Воспитания характера, силы воли. И самое главное – в нас верили! Верили наши учителя. Так уже больше никогда и никто не верил.

Единственная кафедра, которая ставила под сомнение мое зачисление, это кафедра сценического движения, не знаю почему, но великий педагог Дрознин Андрей Борисович меня невзлюбил. То ли ему не нравилось, что я всегда кривлялся и старался быть смешным и несерьезно относился к его предмету, то ли еще что-нибудь… Не знаю. Многие педагоги впадали в недоумение от моей наглости. Сейчас мне очень стыдно за мое невежество.

Педагог по истории изобразительного искусства, потрясающий педагог Галина Авраамовна Загянская, чьи лекции начинались в девять тридцать утра, а нам, обезвоженным науками детям, эти академические полтора часа были лишней прибавкой сна. Включался проектор, на экране возникали великие полотна Рембрандта, Леонардо да Винчи, Микеланджело… И утомленные обрушившимся счастьем кафедрой искусствоведения, мы засыпали сладким сном, засыпали все… кроме меня. Опять начинал кривляться, смешить. Галина Авраамовна выключала проектор, спокойно, равнодушно, апеллируя в мою сторону, выносила приговор: «Опять я видела 39 зубов Аверина. Выгоняю вас до конца семестра!» Пиши пропало! Это уже незачет автоматом! Сдать зачет педагогам кафедры искусствоведения – это, считай, жизнь прожить – не поле перейти! Загянская – педагог величайший! Так же она велико стояла на страже всего изобразительного искусства и всяких образин в виде Аверина допускать к храму категорически не хотела.

На госэкзамене по сценическому движению я выбрал работу с цирковыми кольцами. Выбрал музыку, мне всегда очень нравилась Puttin' on the Ritz Фреда Астера. Положение мое было зыбко, не только держать баланс не получалось, но и педагог, великий Андрей Борисович Дрознин, махнул на меня рукой, так что светил мне только трояк. На экзамене дошла очередь до моего номера. И вдруг все не задалось, фонограмма не сработала, кольца предательски начали валиться. Меня ожидало полнейшее фиаско, а зрители хохотали. Но мне так хотелось побороть эту ситуацию, превозмочь себя. Я закричал:

— Спокойно! Я смогу! Я сделаю!

И, взгромоздив на плечи самую хрупкую девушку нашего курса Олечку Погодину, я выполнил все элементы номера без музыки, в тишине, получив пятерку за экзамен и уважение педагога.

«Я смогу! Я сделаю!» Это всегда во мне. И когда нет сил, руки опускаются, ничего не получается… Надо превозмочь, надо заставить себя! Идти вперед! Только ничего не бойся! Я смогу! Я сделаю!

Николай Караченцов и Евгений Киндинов

Выпуск 1967 года, Школа-студия МХАТ

— Коля очень нравился девчонкам: он прекрасно танцевал, и все барышни на уроках танца хотели встать в пару с ним. У него была врожденная пластика, – делится воспоминаниями Евгений Киндинов. — Еще в то время мы учились играть на гитаре Окуджаву и Высоцкого. Володя был нашим выпускником. Помню, мы сидели на полу в большой аудитории, а он, стоя в двух шагах, надрывался и темпераментно пел свои замечательные песни. У Коли потом были концерты, и он на них исполнял на гитаре те композиции, которые выучил в Школе-студии МХАТ.

С третьего курса нас уже брали на массовки в спектакли МХАТ. На котлеты денег не хватало, но мы брали двойную порцию гарнира – гречки, макарон: так нас поддерживали раздатчицы в столовой для массовки. Получается, работали за еду. После стипендии хватало еще на яичницу с колбасой – огромное благо для нас. До спектакля надо было провести где-то два часа, и мы забавлялись изобретенной нами игрой: в репетиционном зале ставили два стула (ножки – ворота), и теннисным мячом гоняли футбол двое на двое. Все мальчики-артисты в игре участвовали. Еще гуляли по улицам и развлекали прохожих: когда было очень холодно, снимали с себя куртки, шапки и шапками себя обмахивали, как веером, как будто жарко. Было, конечно, интересно, как реагируют прохожие на наши дурачества. Или подходили к пятиэтажному дому и начинали кричать, что тут меняют крышу и может что-то упасть: прохожие верили и обходили дом. Многие ребята, жившие в общежитии, в свободное время торговали овощами с лотков, некоторые разгружали вагоны на вокзалах. Зарабатывали на жизнь.

— Курс у Коли очень сплоченный, все про всех знают, ходят друг к другу на премьеры, – рассказала «Антенне» Людмила Поргина, супруга Караченцова. — Когда собираются у нас на квартире, обязательно читают стихотворения – Цветаеву, Бродского, Мандельштама. И непременно Пушкина: воображают, будто они воспитанники Царскосельского лицея – Дельвиги, Пущины, Кюхельбекеры. Кто помнит текст, начинает, остальные подхватывают. Обычно встречаемся в начале июня, но в этом году мы с Колей, к сожалению, улетели в Болгарию, так что посиделки отложены до осени, когда начнется театральный сезон и все вернутся в Москву. За тех, кого уже нет в живых, приходят их дети и внуки. Все обычно со своей закуской. А на курсе, кстати, многие Коленьку подкармливали, когда он мог прокутить все деньги.

Александр Феклистов, Сергей Варчук, Дмитрий Брусникин

Выпуск 1982 года, Школа-студия МХАТ

– Основная наша жизнь протекала в школе-студии, – рассказывает Александр Феклистов. – В 7:30 утра мы приходили на первое занятие – йогу и потом учились до 22 часов вечера, а по ночам еще работали сторожами в кафе.

Остальная часть времени проходила в общежитии, которое находилось в старинном бывшем генеральском особняке. Наш однокурсник Валера Войтюк, который сейчас служит в страховой компании, любил разыгрывать однокурсников. Мы никогда не знали, серьезно он говорит или шутит, но потом заметили, что, когда он врет, у него на щеках появляются ямочки. Мой однокурсник Сергей Халкиди, который родился в Киеве, а сейчас известный галерист, жил в одной комнате с Игорем Золотовицким (он учился на год младше), который родился в Ташкенте. И вот как-то в два часа ночи в комнату постучался вахтер дядя Миша, разбудил всех и сказал, что Золотовицкому звонят из Ташкента. Игорь спустился со второго этажа на первый на вахту к телефону. В трубке ему сказали: «Алло-алло, это Киев на проводе, позовите Халкиди». Золотовицкий вернулся в комнату, поднял Халкиди. Тот, спустившись на вахту, в телефоне услышал: «Это Ташкент, звонок Золотовицкому». Сергей пошел звать Игоря. Когда тот взял трубку, ему опять сказали, что звонят из Киева. Так Игорь и Сергей ходили в трусах туда-сюда около часа, пока не услышали: «Время разговора закончилось». На следующий день в школе-студии мы компанией стояли и обсуждали, что в телефонной компании случился какой-то очень странный необъяснимый сбой, и тут заметили, что у Валеры появились ямочки на щеках. Мы все бросились за ним, но, к его счастью, не догнали.

Александр Гордон, Никита Джигурда, Елена Дробышева, Марина Есипенко

Выпуск 1987 год, ВТУ им. Щукина

– Нынешняя жена Олежки Митяева, моя однокурсница Марина Есипенко была моей любимой женщиной, – говорит Никита Джигурда. – Она отличалась от других студенток. Сказала на собеседовании с нашим руководителем Евгением Рубеновичем Симоновым, что хочет стать гениальной актрисой. Симонов признавался, что взял ее формально, собираясь вскоре отчислить, но за полгода я сделал из нее великую женщину. В конце второго курса она была утверждена на главную роль в легендарном спектакле «Принцесса Турандот» и сыграла великолепно.

Наш режиссерский курс был уникальный. Со мной учился Александр Гордон, известный интеллектуал, которого я уважаю и который был влюблен в Марину Есипенко, но проиграл мне дуэль. Он побеждал меня ментально, а я его физически и духовно. Но зато он, не играя чувства, завораживал зрителей своей внутренней энергетикой. Поэтому и стал суперзвездой на Первом канале. Мне это было недоступно. Я брал зал эмоциями. Студентку Есипенко я покорил тем, что читал стихи собственного сочинения, посвященные ей. А еще брал за грудки четверокурсников и отстаивал Марину, в которую все влюблялись.

Перед сессиями у нас были свои традиции. Мы с Маринкой отправлялись на Ваганьковское кладбище, даже перелезали через забор, если оно было закрыто, и шли на могилы Есенина, Высоцкого, чтобы медитировать. В театральных институтах было заведено, что первокурсники обслуживали старшекурсников на творческом уровне – не сапоги драили, как в армии, а помогали с декорациями и костюмами.

Готовился к экзаменам я за несколько дней – максимально терзал себя, зубрил, писал шпаргалки, тем самым обостряя свою нервную и психическую систему и выходя на связь с космическим компьютером. Мы боролись за стипендию. Тогда у студентов было больше денег, чем сейчас, потому что они получали 40 рублей, а в то время дипломированный инженер мог заработать от 80 до 120 руб­лей. Я всегда получал стипендию, потому что сдавал на «хорошо» и «отлично».

Гоша Куценко, Максим Пинскер, Екатерина Семенова, Алена Хмельницкая, Ксения Энтелис

Выпуск 1992 года, Школа-студия МХАТ

– У нас был прекрасный, дружный курс, – вспоминает Максим Пинскер. – Когда на вступительных экзаменах я увидел Алену Хмельницкую, то обалдел и, раскрыв рот, простоял минуты три. Какая же красота! Алена и сейчас красивая, талантливая, время над ней не властно. С Гошей Куценко на одном из первых курсов произошел смешной случай. Он постоянно опаздывал и вот в очередной раз вбежал на занятие по мастерству актера и начал объяснять: «Будильник не прозвенел, потом я стукнулся о притолоку, такси опоздало на семь минут, на дороге была авария, мы ее объезжали...» Наш преподаватель и руководитель курса Иван Михайлович Тарханов очень внимательно, не перебивая, слушал, а потом сказал: «Врешь!» Гоша удивился: «Почему?» Тарханов ответил: «Слишком подробно рассказываешь».

В начале 90-х годов страна только начинала становиться открытой, и Олег Павлович Табаков, будучи в те годы ректором Школы-студии МХАТ, организовал культурный обмен с американскими студентами. Наш курс отправили во Флориду обучаться игре в мюзиклах. В России тогда этого жанра не было, его презирали, поэтому Табаков нам сказал: «Вряд ли вы там чему-нибудь научитесь, но хотя бы просто за границей побываете». Комфортабельное общежитие, в котором нас поселили, находилось рядом с афроамериканским районом. Нас предупредили, что его нужно обходить, потому что за нашу безопасность там никто не ручается. В один из первых дней мы вместе с американскими студентами посидели в баре, и один однокурсник сказал: «А что это мы должны бояться? Кто со мной пойдет через „черный“ район?» А у нас было много крупных ребят, бывших спортсменов, боксеров, дзюдоистов. Нас даже называли «курс танцующих шкафов». Вызвались все. И мы, построившись свиньей, закатав рукава, сжав руки в кулаки, пошли. Местные жители, видимо, разбежались, и никто на нас не напал.

А американский режиссер серьезно репетировал с нами классический мюзикл «Оклахома». Мы же продолжали считать этот жанр баловством и не очень-то старались. Режиссер очень переживал, что ничего не получается, даже похудел на два килограмма, и в конце концов сказал: «Хочу посмотреть, что вы умеете сами. Сыграйте спектакль, который вы ставили в училище». А это была пьеса Островского «Не в свои сани не садись». Режиссер собрал попечителей университета, флоридских миллионеров. И тут у нас появилось ощущение, будто бы мы в стане врага и они нас проверяют. И мы, Слава Разбегаев, Гоша Куценко, Катя Семенова и другие ребята, как собрались и как сыграли! В Америке театр-то слабый в отличие от кино. Когда денежные мешки увидели, как мы по-настоящему плачем на сцене, как играем прекрасную русскую классику по всем законам системы Станиславского, то стоя аплодировали нам минут пятнадцать. Так наш курс доказал, что мы, русские, серьезные актеры.

Софья Каштанова, Елизавета Лотова, Роман Маякин, Анастасия Панина

Выпуск 2007 года, Школа-студия МХАТ

— На днях хотим собраться все вместе, позвать преподавателей и отметить 10-летие окончания учебы, – делится Роман Маякин. — У нас очень талантливые ребята и девушки-красавицы. Я дружу с Соней Каштановой, а сейчас мы с Настей Паниной играем любовь-морковь в одном сериале. В перерывах между съемками вспоминаем студенческие годы и ржем.

В Москве есть много театральных вузов: училище имени Щепкина, университет имени Щукина, ГИТИС, но педагоги Школы-студии МХАТ сразу же начинали внушать студентам, что они учатся в лучшем учебном заведении и на лучшем курсе. Это до сих пор помогает двигаться дальше, ведь сказать что-то плохое желающие всегда найдутся. Учиться было безумно интересно и сложно. У меня все время была одна мысль: «Надо каждый день показывать себя, чтобы не выгнали!» Иногда учеба заканчивалась и в 11, и в 12, и в час ночи, тогда педагоги звонили в общежитие, чтобы нас в него пустили. Общежитие же закрывалось в 12 часов ночи. Как-то к нам на курс на стажировку прислали двух иностранных студенток: француженку и немку. Мы с товарищем решили показать им город. Днем-то некогда, оставалось только ночью. Из простыней связали веревки и спустили их с третьего этажа. Но нас застукали! За то, что мы показываем плохой пример, объявили строгий выговор с формулировкой «за поступок, позорящий почетное звание студента Школы-студии МХАТ». За второй строгий выговор уже отчисляли.

А однажды я на спор с товарищем обрил голову. На следующий день на занятия пришел в кепочке. А мы ставили спектакль по пьесе Чехова. Преподаватель, увидев мою лысую голову, сказал: «У Чехова герои дворяне, а не уголовники. Придется придумать такой ход: так как твой герой женится, сбреешь себе и брови, и ресницы, вроде бы он хочет чистым вступить в новую семейную жизнь». Я страшно перепугался! Как же ходить без бровей и ресниц! Но потом оказалось, что преподаватель так пошутил, чтобы меня проучить. Больше никогда не брился наголо.

С кем из однокурсников вы поддерживаете отношения?