Сестры о Мордюковой: «Она была красавицей, но личная жизнь не складывалась»

Несмотря на все трудности и болезни, Нонна сохраняла оптимизм до конца. Когда я вела ее за руку в туалет, она смеялась и говорила: «Битый небитого ведет», потому что у меня случались свои приступы в связи с давлением. Мы с ней всегда понимали друг друга. Для нее было очень важно хорошо выглядеть. Нонна никогда не позволяла себе выйти ненакрашенной или непричесанной. Поэтому, болея, она дышала воздухом на балконе, а не спускалась во двор, где сразу собирались люди и негде было от них укрыться. Дачи у нас не было. На нашем балконе на первом этаже стояло ее кресло и моя табуреточка, и мы там пили чай. Люди проходили мимо и здоровались с ней, предлагали деньги, на что она отвечала: «Дорогая, купи себе кофточку, у меня все есть». Народу она была открыта, но не всем, а тем, кто тоже был открыт.

Личная жизнь у нее не складывалась, хотя она была такая красивая и яркая. Нонна даже говорила, что ее супруг, наверное, погиб на фронте, а другого она не встретила. Она всегда была кормилицей всех своих мужей. Ездила по стране с тяжелыми железными коробками, в которых лежали ленты кинофильмов, и встречалась со зрителями. Так она подрабатывала.

Хотя Наталья Варлей развелась с ее сыном, после его смерти они прекрасно помирились, потому что Нонна поняла ее как женщину. Кто же выдержит наркоманию или запои? Даже матери было трудно это вынести, а тем более жене, у которой еще и ребенок подрастал. Бывшая невестка приезжала к ней в больницу, привезла необыкновенно красивый стеганый халатик, за который Нонна была ей очень благодарна: «Наташка, ну как ты угадала!»

Характер у нее был веселый, не тяжелый. Если ей оказывали знаки внимания, она душу была готова отдать. Но могла и гавкнуть, если журналисты с навязчивыми вопросами окружали ее где-то на улице, их она не любила. Только любила одного интервьюера, который стал ей настоящим другом и даже подарил ей оренбургский пуховой платок. Нонна называла его с супругой родней.

Ее все в жизни интересовало: что продается в магазине, что почем. Каждый вечер смотрели телевизор. И каждый день вспоминали маму, которая была для нас кумиром и которую Нонна называла самым ярким лучом спектра.

Нонна умерла так, как хотела, а хотела она просто уснуть. В тот вечер приходили к ней брат с женой, я сидела до 9 вечера, и ничто не предвещало ее уход. Правда, она уже отказалась есть. Я сварила дома кисель, давала ей ложечкой, а она даже рот закрывала. «Ну ради меня проглоти!» — «Не хочу». И в ту ночь она ушла.

Она мне все сказала, что, когда она уйдет, чтобы я ей не ставила памятник выше, чем у Володи. А у него маленькое надгробие из розового мрамора. Я понесла художнику фото ее и сына, и он предложил сделать так, как будто они смотрят в одну сторону. Гранит заказали в Карелии.

Я нисколько не жалею, что отказалась от собственной карьеры ради сестры, когда той было плохо. У нас порода такая — помогать друг другу, не ожидая благодарности и какой-то выгоды. Нонна нас всегда учила жить честно, чтобы не стыдно было людям в глаза смотреть и чтобы в дом не пришел прокурор. Сестра обладала огромной интуицией. Когда у меня оторвался тромб, она снималась в Карелии. Так она позвонила моему мужу (оператор Петр Катаев. — Прим. «Антенны»), чтобы он вез меня в больницу. А там оказалось, что тромб уже дошел до паха — вот такое у нее чутье! Когда кому-то из нас становилось плохо, она могла всю Москву пешком пройти. Мы на Кубани все так воспитаны.

Нонна остается до сих у всех в памяти, потому что она воплощала обыкновенных женщин. И она сама, и Эльдар Рязанов говорили, что она играет таких же женщин, какой является сама. Ей даже их играть не надо было.

 — Такая сестра — это подарок небес, — делится 81-летняя Людмила Викторовна Мордюкова. — Когда Наташе было 13 лет, Нонна взяла ее к себе на содержание. Потом она нас всех перевезла в Москву, чтобы мы здесь получили образование и общались с культурными людьми. Нонна вела себя с нами достаточно строго, даже учила, как общаться с противоположным полом. И всем помогала материально, забирала к себе жить, пока еще не было своего уголка. Брала нас в экспедиции, чтобы мы могли подработать. Я ездила с ней в четыре из них, включая «Женитьбу Бальзаминова». Там и я снималась и выполняла всякие поручения, в том числе собирала реквизит. Условия на съемках не ахти, удобства на улице, там же стояла и печь, на которой я артистам варила борщи. Нонну любили все вокруг и все привозили: рыбаки — целую лодку раков, колхозники — целый трактор арбузов, хотя в картине снимались и другие звезды.

Помню, однажды на Таганке устроили большой банкет по случаю выхода ее последнего фильма «Мама», где были все знаменитости, включая Аллу Пугачеву. Так Нонночка туда всю родню пригласила — и брата Васечку, и всех сестер. Она никогда никого не отстраняла и не стеснялась своей большой семьи. Она всех к себе тянула и ничего за это не требовала. Благодаря ей мы все вышли в люди. Старшего брата она устроила в академию КГБ, потом он служил в Германии. Наташа в экспедиции познакомилась со своим будущим мужем Петром Катаевым, работала художником по костюмам.

Нонна, конечно, могла больше прожить, но жизнь у нее была тяжелая, да еще она сына потеряла. Уверена, если бы она не ушла от Славы Тихонова, ничего бы этого не случилось. Нонна тянулась к людям, любила компании, а он был одиночкой. Мог часами стоять перед зеркалом, работать над выражением лица, а Нонна должна была стирать, убирать и готовить. В этом отношении они были не пара. Но любил он ее безумно.

После их развода мы переехали на Плющиху, где была неблагополучная школа, где Володя попал в нехорошую компанию, и этот шлейф плохих мальчиков тянулся за ним всю жизнь…

Я сама работала в НИИ, который обслуживал Госплан СССР, Министерство торговли и Центробанк. Мы обрабатывали секретную информацию из всех 15 республик. Это очень ответственная работа, и я ее получила только после проверки, из какой я семьи. Меня проверяли полгода. Сейчас у меня прекрасный сын, и все это благодаря Нонне, которая когда-то нас всех перевезла в Москву.

 — Я готова расцеловать каждого человека, который помнит Нонну, — говорит 78-летняя Татьяна Викторовна Мордюкова. — Мы два раза в год бываем на кладбище, и всегда кто-то приходит. Например, проводник почтовых вагонов из Павловского Посада, который помнит ее и часто звонит. Это очень ценно. Или как-то к ней на могилу пришла женщина, которая прилетела из Сибири со списком, какие места ей посетить в Москве, и среди них значилось: «Сходить к Мордюковой», что меня тронуло.

Нонна, как старшая, нас всех нянчила. У нас у всех сложные характеры, потому что не хватало ежедневного догляда со стороны родителей. Мама работала в колхозе, а мы росли сами. Когда мама умерла, Нонна взяла меня жить к себе. Потом я вернулась в совхоз, а сестра взяла к себе Наташу. В 22 года я приехала к Нонне снова: встал вопрос об ампутации моей ноги, но сестра так мне подняла настроение, что у меня появились силы искать хорошего врача, думать, как выходить из этого положения, бороться, и ногу мне сохранили. Сама я, библиотекарь по образованию, стала оператором вычислительного центра на почте. Моя судьба — это бесконечные больницы, я хромаю с детства.

Как-то после ее второго инфаркта я навестила Нонну в госпитале и дала послушать ей новогоднее поздравление своего внука. И она записала ему ответное четверостишие, хотя была так слаба, что даже голову не могла поднять. Я гостила у Нонны и за день до смерти, и она обо всех спрашивала отдельно и очень подробно, потому что она была очень ответственная и у нее до конца сердце болело обо всех нас. Актеры в ее времена получали гроши, и Нонна как лауреатом Сталинской премии — 70 рублей за фильм, так что ей приходилось с пленками гастролировать по стране на оленях и собаках, встречаться со зрителями самых глухих мест. За счет этого она жила.

Сама она никогда не жаловалась, и даже когда ее мучили сильные головные боли, она не стонала. Сцепила зубы — и молчит. Она была наш стержень. Я поражалась ее мужеству, ведь уход сына стал ее самой большой болью, которая не утихала никогда.