Зоя Кайдановская: «Папа жил по принципу «как нравится и как хочется»

– Видела в вашем «Инстаграме» (запрещенная в России экстремистская организация) фотографию с отцом, вы там совсем маленькая и очень на него похожи: оба кудрявые, у вас глаза синющие. Папины?

– Да, у нас обоих голубые глаза. Помню, однажды он очень смеялся над одной фотографией, где мы вместе с ним сидим за столом: «Мы с тобой тут как два бультерьера». Были периоды, когда сходство с папой меня раздражало. Я часто слышала: «Ты на маму совсем не похожа!» Казалось, говорили с укором. Это меня задевало, хотелось, чтобы видели наше сходство. С другой стороны, считается, что девочка, похожая на папу, счастлива. А я счастлива. Так что, может, все к лучшему.

– Мне кажется, его внешность во многом отражала характер. Какой-то внутренний надрыв в нем чувствуется.

– Александр Леонидович был человеком темпераментным, в чем-то нетерпимым, раздражительным, но, с другой стороны, веселым, остроумным, это отмечали многие. Он смешно рассказывал какие-то истории, помню, как забавно показывал, с каким усердием я режу сыр и при этом соплю. В какой-то момент заметила, как он делает так же.

– В себе замечаете не только внешнее сходство, но и папины черты характера?

– Мои родители — две уникальные личности, оба эмоциональные, темпераментные натуры. У меня иногда случалось мрачное настроение, это от папы. От мамы во мне оптимизм. Ей порой слышатся в моей речи отцовские интонации, есть во мне его нетерпимость, это и сейчас может проявляться, тогда она замечает: «Вот в тебе проснулся Кайдановский!» Но я все-таки человек уравновешенный, семейственный, у меня есть чувство родственности. Александр Леонидович, положа руку на сердце, этим все-таки тяготился. Надеюсь, от мамы я переняла и терпение, любовь к ближним. Она очень располагает к себе людей, помогает им, может выслушать, мама — созидатель.

– А папа все-таки разрушитель?

– Не совсем так. У него тоже было полно друзей, но он никогда не шел на компромисс ради чего-то, больше жил личными ощущениями по принципу «живу как нравится и как хочется», не приспосабливался. Он же не смог работать, например, в театре. Театр — это бесконечный компромисс. Ты должен со всеми сохранять хорошие отношения, и лучше уходить от конфликтов, если они возникают, а не обострять. В Александре Леонидовиче такое желание отсутствовало, если ему что-то не нравилось, он прямо об этом заявлял.

– Вы историю знакомства родителей узнали от них самих?

– Уже не помню откуда, но знаю, что они встретились на съемках фильма «Пропавшая экспедиция». Папа провожал маму до дома, целовал руки и вскоре сделал предложение.

– Мама рассказывала, что ее привлекло в этом человеке?

– Думаю, он обращал на себя внимание. Актер такого уровня, интересный мужчина, масштабная личность. Кайдановский постоянно читал, не выпускал из рук книгу, пока все в перерывах валяли дурака.

– Какое ваше первое воспоминание, связанное с папой?

– Мне было года четыре, когда они расстались с мамой, совсем маленькая, четких картинок в памяти не отложилось. Помню, как он меня забирал, мы гуляли, покупал кукол. Я всегда возвращалась домой с подарками. Приходил ко мне на дни рождения. Потом я узнала, что накануне моего дня рождения папе звонила бабушка Ольга Сергеевна, чтобы он не забыл поздравить. Один раз была смешная история. Открылась дверь, зашел Кайдановский, и я бросилась к нему на шею. Моя двоюродная сестра Ксюша тоже повисла на нем и спросила у меня: «Это кто?» «Папа» — «Чей?» — «Мой» — «А как его зовут?» — «Саша». Так редко он у нас бывал, что она его и не запомнила.

Я часто видела его на экране, когда по телевизору показывали ретроспективы картин Тарковского, фильмы с участием родителей, мы, дети, всегда их смотрели, сколько бы они не шли. Это был обязательный ритуал, бабушка Ольга Сергеевна строго за этим следила. Мама возмущалась: «Зачем же в сотый раз?» Но она настаивала. «Сталкер» я хорошо знала с детства, находила там много трогательного, остроумного, есть там какая-то грустная ирония. Позже узнала, что мама ездила со мной на съемки картины. Первый раз мне было месяцев десять, второй раз год и восемь.

– Вас в детстве не удивляло, что папа приходит в гости, а не живет с вами постоянно? Не спрашивали об этом родителей?

– Я не испытывала недостатка ни во внимании, ни в заботе, не чувствовала недостатка отца. Мы, дети, всегда были настолько окружены любовью, что эти взрослые житейские перипетии нас не касались. Так что передо мной такой вопрос не вставал. А когда мне еще не было и девяти лет, в маминой жизни появился Андрей Андреевич Эшпай (кинорежиссер, сценарист. — Прим. «Антенны»), а в скором времени родилась моя сестра Маруся. Наша семья стала сплоченной и крепкой. Андреич сразу меня полюбил и абсолютно не делал разницы между мной и сестрой. Я благодарна ему за то, что считает меня дочерью, одинаково любит, ругает и переживает за нас обеих. Поэтому тогда, в моем детстве мы на какое-то время с Александром Леонидовичем даже перестали общаться. Да он, видимо, и сам не рвался. Несколько лет вообще не виделись. Заново познакомились, когда мне было 14 лет.

– От кого исходила инициатива?

– Мне многие говорили: позвони, позвони, все-таки папа. А я не очень-то и хотела, стеснялась. На тот момент уже его и подзабыла. Но однажды решилась. Набрала его номер и сказала гениальное: «Здравствуйте, Александр Леонидович. Меня зовут Зоя, я ваша дочь». Он в ответ: «Ты что, Зоя, с ума сошла?» Ну а потом мы встретились и все естественно как-то сложилось.

Я приходила к нему домой. Он тогда жил в коммуналке в старинном доме на Поварской. Там было семей пять-шесть, общая кухня, туалет, телефон в коридоре, график — одним словом, кошмар. Но соседи его обожали, это и понятно: рядом такого масштаба фигура, и он с ними прекрасно сосуществовал. У папы была красивая комната с лепниной, многие ее запомнили как черную, но она на меня никогда не производила такого впечатления. Он получил ее не без участия моей мамы. Мне комната казалась светлой, наполненной интересными предметами. Папа же рисовал, делал коллажи. Его работы были расставлены по комнате.

– Видимо, чувствовали себя там комфортно, если не запомнили комнату мрачной…

– Да, мне с папой оказалось интересно. Мы часто смотрели вместе американские блокбастеры, тогда только появились первые компьютеры и компьютерные игры. Могли часами сидеть за столом, он играл, а я наблюдала. Пытались вместе разгадать зашифрованные в них ребусы. Однажды он купил у знакомого хакера прохождение какой-то игры, и мы всю ее прошли. Жаль, что папа не дожил до нынешнего технического прогресса, его эта тема очень интересовала, а на тот момент даже сотовые телефоны еще не появились. Покупал новейшие видеомагнитофоны, когда у нас в семье еще ни одного не было. Помню, как страдала по этому поводу. Даже в школе обманывала, говорила, что у нас есть. Потом Кайдановский отдал мне какой-то старенький видеомагнитофон.

Папа постепенно показывал мне свои фильмы. Помню, смотрели вместе «Жену керосинщика». Такое непростое кино. Мировоззрение Кайдановского, его видение кто-то не принимает, это дело вкуса. Я тоже не все понимаю и сейчас, оно сложно для моего ума. Но с папой мне было смотреть интересно и захватывающе. Он комментировал некоторые сцены, объяснял технические вещи, связанные со спецэффектами.

В этой его комнате он снимал короткометражку «Иона, или Художник за работой». С Борисом Плотниковым и Наталией Аринбасаровой в главных ролях, мы с сестрами играли детей в эпизоде. Я ходила по эркеру и сбивала цветочные горшки ногой.

– Он пытался привить вам свою любовь к чтению?

– Пробовал и очень сердился, что я мало читаю. Я не увлекалась тогда книгами, как он, было это неинтересно, вымучивала только необходимое по программе института. Когда он подарил мне книжку Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Лингвистон», сказал, что ее нужно прочитать обязательно. Я это сделала уже после его смерти, но зато потом всего Баха прочла. А еще лет в 20 мне попался «Голем» Густава Майринка, непростая мистическая история, которая сильно меня зацепила. Спустя годы бывший папин студент сказал мне, что Кайдановский тоже был увлечен этим романом, хотел ставить по нему спектакль на курсе. Я удивилась, что к этой не самой известной книге мы пришли разными путями и вкусы у нас совпали.

– Каким папа оказался в быту?

– Он хорошо готовил, интересовался этим, любил стейки с кровью, доставал на рынках мраморную говядину. Это было начало 90-х, уже появились в продаже иностранные йогурты, нарезки колбас, всевозможные сыры. Я помню и другое время, середину 80-х, жуткие годы, тогда было счастье, если маме за концерт давали в придачу мешок сахара и картошки. Когда Андрей Эшпай снимал картину «Униженные и оскорбленные», Настасья Кински, которая там играла, привозила нам из Италии макароны.

Папа устраивал для меня приемы, накрывал на стол. Помню, как однажды попросил меня почистить картошку, а я левша, и у меня дома был специальный нож, которым удавалось это делать легко, а у него оказался обычный, и я долго ковырялась. Бабушки-соседки по коммуналке меня подбадривали, а папа возмущался: «Тебе уже 14, а ты не умеешь картошку чистить!» Меня он готовить не учил, считал, что настоящие повара — мужчины. Знаю по рассказам, что в моем детстве он делал потрясающий узбекский плов, настоящий, в казане, по всем правилам.

Мне было лет 16, когда я неделю провела с ним в Испании, папа там снимался в фильме «Дыхание дьявола». Первые две ночи мы жили в гостинице, причем вначале нам предоставили один номер на двоих, он сначала сильно возмущался: «Посмотрите, какая у меня взрослая дочь, вы что, с ума сошли!» Меня отселили в другой номер, а я боялась оставаться там одна и спала, включив везде свет. Потом мы переехали в страшноватую квартиру в центре Мадрида, большую, с внутренним двором-колодцем. Выбирали ее вместе, потому что папа оставался на сьемки на 2–3 месяца. Потом у него была встреча с режиссером, и я помогала папе как переводчик. Я хорошо говорила по-английски, а он не очень. Моя бабушка преподавала английский на очень высоком уровне в Высшей школе КГБ, ставила первокурсникам произношение и свое время пыталась заниматься с Кайдановским, но он не очень-то поддавался.

Мы много гуляли, ходили с папой в Мадриде в музей Прадо, с ним было интересно, он любил живопись много о ней знал, рассказывал мне, помню, говорил: «Посмотри, какой мазок Гойи!» Были с ним на настоящем фламенко, где нет ни пышных юбок, ни вееров, а только черные платья и каблуки. Сидели за столиками, что-то заказывали. Фламенко оказалось весьма недешевым удовольствием и произвело на меня большое впечатление.

– Вы как-то сблизились в тот момент, лучше узнали друг друга?

– У меня был период, не склонный к особому общению. Надо было захотеть разговориться. Да и у меня, хотя он мой родной отец, было ощущение, что дома меня ждут папа и мама, а здесь да, папа тоже, но все-таки другой. В таком ежедневном существовании я поняла, как с ним порой непросто. Он мог вспылить, обидеться, что я, например, сделала себе бутерброд, а ему нет. «Эгоистка! — кричал он. — Не могла подойти и спросить, хочу ли я». И я сразу чувствовала себя виноватой.

– Это была ваша первая поездка за границу?

– Нет, лет в 13 мы ездили с мамой в Париж. У нас тогда здесь были голодные перестроечные годы, и ей говорили: «Куда ты везешь ребенка? Она сойдет с ума и не захочет возвращаться». Я всегда обожала кукол, а у мамы тогда денег особо не было, только суточные, широко не развернешься, и она мне предложила: «Давай зайдем в игрушечный отдел и будем там ходить как в музее». И вот мы бродили по нему, рассматривали, пока она не сказала: «Ну что, идем?» А я ей: «Можно я еще чуть-чуть тут похожу?» Конечно, я была потрясена красотой Парижа, изобилием в магазинах, но в какой-то момент мне все-таки захотелось домой.

– Папа, судя по всему, был человеком щедрым?                   

– Да, когда у него были деньги, он не скупился. А в последние годы его жизни, снявшись в нескольких фильмах за границей, он стал достаточно обеспеченным, мог позволить себе многое. Баловал меня, покупал модные вещи, привез из Испании ботинки на толстой подошве, мне они казались тогда жутко уродскими, я их носила, все обращали на них внимание, я смущалась. А через несколько лет, когда они уже вышли из строя и попались мне на глаза на даче, а к нам как раз дошла мода на такую обувь, я вдруг поняла, какие они классные.

– Вы росли в семье творческой. Актерский путь оказался предопределен?

– Да, я всегда хотела быть актрисой, искала пути. После пятого класса перевелась в 45-ю английскую школу, там был хороший самодеятельный театр, сама туда пошла и участвовала во всех спектаклях. Когда однажды мама пришла посмотреть нашу постановку по стихам Федерико Гарсиа Лорки, поразилась, насколько здорово все сделано. Наш руководитель Наталья Михайловна Мачула, учительница английского, разбирала роль с каждым из нас. Два стихотворения, которые мне тогда не достались, а я их так хотела читать, помню до сих пор.

– Папа приходил посмотреть на вас, бывал в школе?

– Нет, никогда. Моя учеба его совершенно не интересовала.

– Что он сказал, узнав, что вы собираетесь стать актрисой?

– Он же меня готовил к поступлению. Вначале я три года отучилась в театральном колледже при ГИТИСе. Потом собралась заново поступать в Щукинское училище. Вот тогда папа со мной и занимался. Это было сложно, мучительно. Он был страшно требователен, сердился. Приходила к нему домой, а у него посреди комнаты стояло плетеное кресло. Когда я его видела, меня трясло: сейчас опять начнется пытка». Папа садился в это кресло и командовал: «Читай!» Я рыдала, он заставлял меня повторять опять и опять. В Щуку благополучно не поступила, папа считал, потому что плохо подготовилась, хотя мне так сейчас не кажется. Но он сказал, что я не без способностей.

Когда еще училась в колледже, как-то он обещал прийти на показ. Все его ждали, даже задерживали начало, но он не пришел. Не смог, потому что рожала его любимая собака.

– Ого, как вас, наверное, это задело…

– Конечно, я не раз на него обижалась за что-то. Но это было бесполезно. Не думаю, что он это замечал.

– Упрекали его, пытались обсудить ситуацию?

– Держала все в себе. Ему никогда ничего не говорила. А в тот момент для него выбор был очевиден: Зина рожает!

– Он так любил свою собаку?

– Своих животных. У него была собака Зина и кот Носферато. Коту было позволено все: он мог ходить по столу, когда все едят, что-то взять с тарелки, улечься где хочется. Зина была беспородная и очень смешная. Умела изображать мертвую собаку, в этот момент нельзя было смеяться, она обижалась. Помню, как папа раздавал «щенков от Кайдановского», во времена отсутствия рекламы они уходили на ура, в этом плане им была проделана колоссальная работа.

– Авторитет родительский не давил на вас, когда шли в профессию?

– Я всегда комплексовала. Пока была возможность, скрывала, чья я дочь. Очень сердилась на друзей, когда они говорили: «А ты знаешь, кто у нее мама!» Когда появился Андреич, захотела стать Эшпай. Была просто одержима этой идеей. Казалось, в нашей дружной семье я, Кайдановская, как будто выбиваюсь из нее. Страшно злилась по этому поводу, мама меня отговорила, сказала, что Эшпай я стать не смогу, это юридически сложно, Кайдановскому придется отказаться от отцовства, а он на это никогда не пойдет. В итоге пришли к компромиссу, я стала Симоновой. До сих пор по документам это моя фамилия. А потом поняла, насколько красиво звучит Зоя Кайдановская, и взяла такой сценический псевдоним. И потом, мы все-таки много работаем с мамой, в одном театре. Что мы будем с одинаковыми фамилиями, как-то тускло.

– Интересовались у родителей, почему они расстались?

– Мы как-то не касались этой темы. Уже спустя годы пришло понимание, что все бывает. Наверное, к лучшему, что так случилось. У мамы с Андреичем идеальный брак любящих людей, единомышленников. Двум актерам очень сложно существовать в одной семье, ревность почти неизбежна, ведь ужас актерской профессии в том, что порой работы просто нет и ты ничего с этим поделать не можешь. Это безумно тяжело для всех, а для мужчины-актера такого уровня, как Кайдановский, просто выносимо. У папы были такие периоды, он тогда безумно страдал. И в такие моменты слушал Вагнера – не самого жизнеутверждающего композитора.

Союз режиссера и актрисы, мне кажется, гораздо безболезненнее. Хотя брак в любом случае — это бесконечные компромиссы, уступки, какой бы профессии люди ни были. Люди семейные все это знают.

– У вас есть единокровные сестра и брат по отцу. Вы знакомы, общаетесь?

– С Дашей, она старше меня, мы знакомы. Но как-то со временем потерялись. А вот с братом Андреем мы общаемся, иногда перезваниваемся. Он талантливый балетный артист, хореограф, был даже номинирован на «Золотую маску», сейчас живет и работает в Вене.