– Мы делали тесты постоянно, потому что у нас маленький ребенок, — поделилась Екатерина в программе «Пусть говорят» на Первом канале. — Боря пришел с работы, у него был озноб. Сделали тест, и он оказался положительным, с этого все и началось. Сначала все было очень легко, первые семь дней. Через три дня заболела я, и у меня начиналось гораздо сложнее. Он надо мной еще смеялся, постоянно говорил: «Ты такая слабенькая у меня. Посмотри на меня!» А на седьмой день у него поднялась температура, мне это уже сразу не понравилось. Я сказала: «Пожалуйста, давай поедем, сделаем КТ, обратимся в больницу, посмотрим, что и как». Он: «Нет-нет, у меня все нормально. Меня лечит врач, все хорошо». Разговариваю с этим врачом, она: «Такое бывает, ничего страшного. Сейчас мы сделаем укол». Действительно, падает температура, а наутро она снова поднимается.
Мы были уверены, что переболели, и этот тест был для нас шоком.
Мы все время сдавали на антитела, но они не появлялись. Изначально в ноябре он пришел и говорит: «Меня знобит». Меряем температуру — она есть. Делаем тест, и там слабенькая розовая полосочка, прямо едва заметная. Врач выписала нам список анализов, мы их сдали, и она говорит: «Да, это ковид». Но как потом выяснилось, видимо, это была обычная простуда и ложноположительный тест. Поэтому не было впоследствии антител. Мы отсидели 21 день. Потом тесты были все отрицательными. Но, к сожалению, через полторы недели ковид посетил нашу семью.
Четыре дня держалась температура, тут я уже криком кричала: «Пожалуйста, я тебя умоляю, нужно сделать КТ!»
У нас есть подруга-пульмонолог, которая кричала вообще с первого дня, что нужно обращаться в больницу. Он ее не слушал. Когда ему уже все вокруг начали кричать, я просто села и сказала: «Борь, как хочешь, но вот если ты сейчас не делаешь КТ, значит, меня просто не будет завтра». Мы звоним в больницу, приезжаем и дальше узнаем: 75 процентов поражения легких. Он в этот момент почернел. В этот же день мы госпитализируемся, и с этого дня начинается ад. У него не было ни кашля, ни одышки, она появилась только в больнице. Десять дней он лежал, его лечили, все было в порядке, он говорил: «Все хорошо». Но я слышала по голосу, что там не все хорошо. Он очень крепкий всегда был, держался, даже если ему было сильно плохо, он никогда не говорил об этом. Каждый раз, когда спрашивала, что с сатурацией, он успокаивал: «Ну прыгает, я на кислороде, ты не переживай, ты не волнуйся».
«Держусь, стараюсь быть в хорошем настроении. Как всегда, конечно же, затянул, надо было раньше. Я себя чувствую средне, не могу сказать, что хорошо. Могло быть хуже, я вовремя прискакал в больницу. Госпитализировался тогда, когда совсем стало плохо. Думал, пронесет. Не пронесло» — таким было последнее видеообращение Бориса Грачевского из больницы.
Я с ним жутко ругалась первые два дня, потому что он в маске раздавал интервью. Я ему говорю: «Ну что ты делаешь? Тебе дают кислород, тебе будет тяжело дышать, а ты его просто распространяешь не туда, куда надо. Я тебе умоляю, давай лечиться. Если не думаешь о себе, подумай о нас. Как мы будем без тебя?» И он прекратил раздавать интервью.
Мы виделись через Facetime, потом мне получилось увидеть его через стекло… И все.
Он боялся ехать в больницу не из-за рака (Борису Грачевскому был поставлен диагноз «рак кожи», он перенес несколько операций и химиотерапию. — Прим. «Антенны»), с ковидом он боялся ехать, потому что Новый год и он понимал, что может не быть врачей. Говорил, мол, я не знаю, кто там будет работать. Его положили сначала к очень хорошим врачам. Я не знаю тактики врачей, зачем нужен был перевод в другую реанимацию, потому что он лежал в прекрасном гепатологическом отделении, где, несмотря на то что ему поставили ИВЛ, он пришел в себя. И потом его по приказу главврача переводят в другое отделение. Там никто не понимает, почему, мне никто ничего не объясняет. Я звоню туда каждый час и спрашиваю, что с ним, мне говорят: «Что вы так часто звоните? Все то же самое, без изменений».
За день до этого мне сказали, что он уже на гемодиализе: отказали почки. На каждый звонок мне говорили: стабильно тяжелый. Я спрашивала у врачей, что они делают, они все рассказывали. Что с гемодиализом ничего страшного, это все восстанавливается, с этим живут, сейчас самое главное — выкарабкаться из другой ситуации. На следующий день мне написала зам главврача другого отделеления: «Катенька, держитесь, теперь все плохо. После перевода у него развился сепсис». Но даже в этот момент я верила, что он справится. Я даже представить не могла, что он не справится.
Это был самый страшный день. Он раньше был самым счастливым. Потому что 14 января — годовщина нашей совместной жизни (пара поженилась в 2016 году после трех лет отношений. — Прим. «Антенны»). Я вечером уложила ребенка спать, посмотрела на часы. Было 21:42, я вдруг начала задыхаться. Мне стало страшно, и в этот момент просыпается ребенок и с надрывом кричит: «Папа!» Я его качаю, он кричит, я смотрю время — 22:03. Он успокоился, положила в кроватку, вышла в комнату, было 22:10. И в 22:13 раздался звонок. Я взяла телефон, и мне сказали…
«Ты был, нет — ты не был. Есть. И будешь. Ты будешь вечно в наших сердцах. Ты как никто любишь жизнь. Ты гениальнейший человек, ты глыба. Я прошу тебя помнить только об одном — что мы все тебя любим. Все твои дети тебя любят. И я тоже. Но это не конец, мы обязательно встретимся вместе».
В этот день все остановилось для меня. Наверное, если бы не ребенок, то и меня бы уже не было. Сын сейчас целует все фотографии и портреты папы в доме. Когда мы идем в детскую комнату, в коридоре висят его концертные плакаты, и сын сразу: «Папа!» У них связь была невозможная с самого рождения. Он — полная его копия. Когда мы сделали генетический анализ, мы долго смеялись, что я прошла там мимо. Потому что моих генов оказалось 20 процентов, а его — 80.
Мы не обсуждали пол, просто хотели ребенка. Сначала мы не могли себе этого позволить. Потому что была онкология, потом нужно было восстановиться, пройти обследования. Пытались долго, в течение года, у нас ничего не получалось. Вернулись из «Орленка» и узнали. Плакали вдвоем, обнявшись. Когда нам сказали, что будет мальчик, Боря так засветился. Он всегда говорил, что очень боится детей, боится к ним подходить. При этом, как только он возвращался с работы, от сына не отходил. У ребенка первое слово было «папа», а не «мама».
Разницы в возрасте я не чувствовала (Екатерине — 36 лет, Грачевскому был 71 год. — Прим. «Антенны»), мне всегда казалось, что я старше. Я чопорная старая бабка, которая все время «бу-бу-бу». Он даже смеялся надо мной: «Ну что, бабуль, долго будешь бухтеть?»
Мне кажется, таких мужчин больше нет на свете. Он научил меня любить, я была такая очень железная леди. Он растопил все, я стала сентиментальной плаксой. Научил меня верить всем. Он превратил меня в какой-то хрустальный сосуд, королеву. Он и так все время вокруг меня трясся, а когда узнал, что я беременна, чуть ли не пылинки сдувал. Тебе это нельзя, тебя продует, тебе можно только это кушать. Ездил на рынок, выбирал специально продукты только домашние, чтобы не было никаких консервантов, все свежее. Договаривался, чтобы парное мясо привозили.
Мы познакомились на фестивале давным-давно. Пообщались и разбежались. У нас был небольшой конфетно-букетный период. Я как губка все впитывала, с ним было настолько интересно общаться, он был такой веселый. Потом был нехороший звонок, после которого я решила обрезать все отношения. Он две недели звонил, ездил ко мне домой, пытался достучаться до дверей. Он обрывал телефон, и я сменила номер. И мы не общались с ним пять лет.
«Он умненький ребенок, мы ждем не дождемся, когда он нам это покажет. Он, как и папа, обожает мясо, пусть и мелко порубленное, но ест с удовольствием. Как и папа, терпеть не может овощи, ест, конечно, но чертыхается. Слушает Моцарта, Чайковского, Шопена и детские песенки Шаинского обожает. А еще удивительная вещь: как только мы ему включаем „Мальчишки и девчонки“, он начинает радостно улыбаться. У меня есть фотографии меня махонького совсем — это копия Филипп!» — с гордостью говорил про сына Грачевский.
Встретились снова чисто случайно. Я никогда не интересовалась публичной жизнью, не интересовалась, что с ним происходит. И вдруг встречаю его на Киностудии Горького, и он такой убитый, что мне страшно стало. Я спрашиваю: «У тебя что, кто-то умер?» А он мне: «А ты где вообще была пять лет? Кать, ты куда пропала?» Я даже не думала, что он вспомнит. Я ему рассказываю, что произошло, он сидит в шоке. Разговариваем и понимаем, что нас двоих развели. И мы так разговорились, что поняли, что дальше мы уже друг без друга не сможем. У нас дальше не было никакого конфетно-букетного периода, он длился у нас все семь лет. Я прожила семь лет в таком счастье, в котором люди 70 лет не проживают. Каждый день он превращал в сказку.
Предложение он сделал мне сразу, но я сказала «нет». Я боялась замуж выходить, мне казалось, штамп в паспорте все изменит. Вот сейчас я королева, а стану женой — буду жарить на кухне котлеты, и все. Я три раза говорила «нет». Каждый год он делал мне предложение. В итоге просто не выдержал, пришел и сказал: «Значит, так. Четвертый раз „нет“ не будет! Утром мы идем в загс!»
Мы устраивали сюрпризы друг другу, даже соревновались в этом. Подарок мог быть спрятан в доме, ходили, искали по стрелочкам. Я однажды два дня не могла найти. 27 декабря мы должны были улететь на Кубу встречать Новый год. Потом мы должны были на его день рождения в другую страну, у нас весь май был расписан…